Привез меня Алексей Иванович домой, развернули мы мальчишечку. Зоя (сестра) подошла, стала братика рассматривать да как удивленно закричит: «Ой-ой, смотрите-ка! У него пальчики на ножках как горошинки в стручке». Почему-то частенько вспоминали потом эти ее слова, может, потому что какие-то они бесхитростные были, а, может, потому, что детская любовь так выразилась».
«Папа, смотри, что я принес!»
Валентин Гагарин: «Папа, смотри, что я принес!» Юра стащил варежку с иззябшей руки, извлек из нее многократно сложенную бумажку... Мы сгрудились у стола. Каждому не терпелось подержать листовку в своих руках, увидеть, что там в ней, в этой нежданной и такой дорогой весточке "оттуда", с Большой земли. Сверху, по срезу продолговатого листка... отчетливо выделялась строка: «Смерть фашистским оккупантам!» А дальше в листовке сообщалось о сокрушительном поражении фашистских войск под Сталинградом».
Командир войсковой части Рябиков: «Уважаемая Анна Тимофеевна! В международный женский день 8 Марта командование части, где служит Ваш сын Гагарин Юрий, поздравляет Вас с всенародным праздником!. Вы можете гордиться своим сыном. Он отлично овладевает воинской наукой, показывает образцы воинской дисциплины, активно участвует в общественной жизни подразделения».
Лев Данилкин, писатель: «После запуска третьей космической ракеты, которая обогнула Луну, Гагарин подал рапорт по команде с просьбой зачислить его в группу кандидатов в космонавты. Рапорт был лаконичен и ясен: «В связи с расширением космических исследований, которые проводятся в Советском Союзе, могут понадобиться люди для научных полетов в космос. Прошу учесть мое горячее желание и, если будет возможность, направить меня для специальной подготовки».
Герман Титов, летчик-космонавт:
– Будем знакомы, Юра! – и он протянул мне руку. Чуть сдвинутая фуражка придавала его юному лицу выражение какого-то озорного мальчишества.
– Герман, – отвечаю я и крепко пожимаю руку своему новому товарищу. «Станем ли мы друзьями?» – мелькает в сознании. А Юра сдвигает фуражку на затылок, таинственно озирается по сторонам и, сощурившись, говорит полушепотом: «Есть идея…»
Я удивленно посмотрел на Юру, а он, наклонившись ко мне, прошептал: «Бросаем авиацию и подаемся в писатели, – а потом добавил. – Псевдоним я уже придумал…. И тут он громко и весело выкрикнул: «Юрий Герман!»
Марина Попович, летчик-испытатель: «Слово «космонавт» тогда вслух еще не произносилось. Мы, жены, знали лишь о том, что наши мужья – летчики-испытатели. Мужья рано утром уходили на работу. Вечером, когда возвращались, наш «улей» оживал. Гагарин был мастером разряжать в обществе напряженную атмосферу; тем человеком, который в состоянии поддержать угасающий разговор, заполнить паузу или перевести беседу в более подходящее русло – для этого в его арсенале имелся широкий выбор анекдотов и просто «шуток». Он мог ни с того ни с сего вдруг осведомиться – ну-ка, кто был самым первым штурманом в России? Кто-кто: матрос Железняк: «он шел на Одессу, а вышел к Херсону». Мемуаристы уверяют, что публика – даже и далекая от армии – принимала его бенефисы такого рода с большим энтузиазмом».
Константин Феоктистов, летчик-космонавт: «Для среднестатистического офицера советской армии Гагарин был высокообразованным (техническое, военное и высшее инженерное – три образования) и очень начитанным человеком. В его активе был основной корпус русских классических текстов, включая «Войну и мир», «Анну Каренину» и «Воскресение»; классическая и современная фантастика, в диапазоне от Жюль Верна и Уэллса до Артура Кларка; множество стихов. Леонов вспоминает, что, когда он впервые увидел Гагарина, тот держал в руках «Старик и море» Хемингуэя. Последняя книга, которую прочел Гагарин? Не угадаете: «Уловка-22» Хеллера».
Николай Каманин, первый командир отряда космонавтов: «Объем тренировок будущих космонавтов… так, например, за одну тренировку по тяжелой атлетике каждый из моей группы поднимал в среднем от 5 до 8 тонн. Годовая кроссовая подготовка составляла в сумме 300-400 километров плюс 500 километров лыжной. За одно занятие по плаванию ребята преодолевали 1500-2000 метров».
Кто же – Гагарин или Титов?
Итак, кто же – Гагарин или Титов? Трудно решать, кого посылать на верную смерть, и столь же трудно решить, кого из 2-3 достойных сделать мировой известностью и навеки сохранить его имя в истории человечества.
Летчик-космонавт СССР В. И. Севастьянов: «Надежность полета Ю. А. Гагарина была 0,73. В первые 25 секунд полета спасения не было. Если бы была авария, то она привела бы к гибели космонавта. Ю. А. Гагарин знал об этом и сознательно шел на эту работу. «Поехали-и!» – сказал просто, но пульс у него в это время был 150 ударов в минуту».
Николай Каманин: «В момент перехода связи со старта на Колпашево было несколько неприятных секунд: космонавт не слышал нас, а мы не слышали его. Не знаю, как я выглядел в этот момент, но Королев, стоявший рядом со мной, волновался очень сильно: когда он брал микрофон, руки его дрожали, голос срывался, лицо перекашивалось и изменялось до неузнаваемости.
…В самом полете возникла ситуация, едва не стоившая Королеву разрыва сердца. Информация о ходе полета поступала на телетайпы, установленные в соседней комнате бункера. И о том, что на борту корабля все нормально, говорили цифры «5» на лентах аппаратов по всем каналам. Так оно и было, пока вдруг (как это всегда бывает – страшно неожиданно!) по одному из каналов не выскочили «тройки» вместо «пятерок». А это означало не что-нибудь, а аварию ракеты-носителя!»
Юрий Гагарин: «Когда сработал тормозной двигатель и кабина вошла в атмосферу Земли, загорелась ее обшивка. Я знал об этом, знал, что конструкторы рассчитали толщину обшивки такой, что в кабине даже не будет жарко. Но представьте мое состояние, когда я увидел раскаленный металл, который, как из вагранки, тек тонкой струей по стеклу иллюминатора, я слышал потрескивание кабины. Признаюсь, было не до улыбок».
Юрий Гагарин: «Я ждал разделения. Разделения нет. Я знал, что, по расчету это должно было произойти через 10—12 сек. после выключения ТДУ. При выключении ТДУ все окошки на ПКРС погасли. По моим ощущениям больше прошло времени, но разделения нет. На приборе «Спуск I» не гаснет, «приготовиться к катапультированию» – не загорается. Разделение не происходит. Затем вновь начинают загораться окошки на ПКРС: сначала окошко третьей команды, затем – второй и затем – первой команды. Подвижный индекс стоит на нуле. Разделения никакого нет. «Кардибалет» продолжается.
Я решил, что тут не все в порядке. Засек по часам время. Прошло минуты две, а разделения нет. Доложил по КВ-каналу, что ТДУ сработало нормально. Прикинул, что все-таки сяду нормально, так как тысяч 6 есть до Советского Союза, да Советский Союз тысяч 8 км, значит, до Дальнего Востока где-нибудь сяду. «Шум» не стал поднимать. По телефону доложил, что разделение не произошло». Я рассудил, что обстановка не аварийная. Ключом я передал «ВН» – все нормально.
Через «взор» заметил северный берег Африки, Средиземное море. Все было четко видно. Корабль продолжал вращаться. Разделение произошло в 10 часов 35 минут, а не в 10 часов 25 минут, как я ожидал, т. е. приблизительно через 10 минут после конца работы тормозной установки».
Николай Варваров, друг Валентина Гагарина: «Юра мне в одну из встреч, рассказал о том, что после катапультирования над Волгой, уже зависнув на парашюте, вдруг обнаружил, что при покидании корабля у него оторвало ранец с надувной лодкой и всеми припасами. Приводнись он тогда в Волгу, с ее быстрым течением в низовьях – и все, конец!».
Лев Данилкин, писатель: «Это произошло на высоте 7000 м в 10 час. 48 мин. На высоте 4000 м начала работать основная парашютная система приземления спускаемого аппарата, а затем, по неизвестной причине, вышел и раскрылся запасной парашют. Два раскрытых парашюта – это не смертельно, но тоже очень опасно. Но это была не последняя смертельная опасность! Гагарин опускается в скафандре с закрытым шлемом. Воздуховод, по которому ему поступал воздух в «шарике», оторвался, и сразу же должен был открыться клапан, через который должен поступать земной воздух. Но клапан не хотел открываться! Гагарин мог задохнуться. И это после всех тех испытаний, после космоса - погибнуть в нескольких метрах от земли! Он дышал тем, что еще оставалось в скафандре».
Юрий Гагарин: «Еще из самолета я увидел вдали трибуну, переполненную людьми и окруженную горами цветов. К ней от самолета пролегала ярко-красная ковровая дорожка. Надо было идти, и идти одному. И я пошел. Никогда, даже там, в космическом корабле, я не волновался так, как в эту минуту. Дорожка была длинная-предлинная. И пока я шел по ней, смог взять себя в руки. Под объективами телевизионных глаз, кинокамер и фотоаппаратов иду вперед. Знаю: все глядят на меня. И вдруг чувствую то, чего никто не заметил, – развязался шнурок ботинка. Вот сейчас наступлю на него и при всем честном народе растянусь на красном ковре. То-то будет конфузу и смеху – в космосе не упал, а на ровной земле свалился…»
Ярослав Голованов, журналист: «Такой демонстрации, как эта, на моей памяти не было ни разу. Какой светлой, какой ликующей и праздничной, какой молодой и бурлящей была Москва! Газетные отчеты дают лишь весьма отдаленное представление об этом стихийном шествии. Ловили и качали летчиков. Несли смешные самодельные плакаты («Чур, я второй!»), пели и плясали. Это был общий порыв, объединивший в одну душу тысячи и тысячи душ. Это и было единодушие!».