Из маленького села Александровка Камышинского района к нам в редакцию объединенной городской и районной газеты "Ленинское знамя" постоянно приходили письма, что в глубинке бедствует семья Этцель, в которой несколько детей-инвалидов. Я приехала в Александровку и обнаружила жуткую картину. Дети в семье рабочих совхоза «Уметовский» болели страшной болезнью, когда на каком-то этапе жизни у них отказывали ноги. Детей было пятеро, сильно больных – трое, взрослых и школьников. Они передвигались по дому, волоча за собой полтела, и смотреть на это нормальному человеку оказывалось невозможно.
Семья жила в полуподвальном помещении без всяких удобств и просила, чтобы власти помогли хотя бы иногда брать детей на реабилитацию в какие-нибудь санатории. На лечение у Этцелей уже никто не надеялся.
Когда я сунулась в Камышинский райисполком за первыми комментариями, мне сказали, что это пьющая семья, потому такие и дети. Но дети-то были ни в чем не виноваты, и я разразилась статьей, которую полностью сейчас уже сложно поднять из архивов, но которая заканчивалась дерзким выводом – больные дети смотрят на жизнь из подвального окна и видят только ноги равнодушно проходящих мимо.
Что было!... Горком партии просто взбеленился. Первым делом он сурово допросил своего ставленника, тогдашнего редактора газеты Виталия Королева, как могла произойти подобная «диверсия». (Королев, вчерашний завотделом горкома, был еще неопытным редактором и не всегда читал то, что шло в печать). Помню, на следующий день после «допроса» мы вдруг Виталия Королева в редакции не обнаружили, и на расправу в «дом у елок» отправилась я.
Сначала меня грозно учил верности коммунистическим идеалам заведующий идеологическим отделом горкома КПСС Владимир Фильчаков. Разговор шел в том духе, что, если партия предоставила людям такие условия, значит партия права, большего они не заслужили.
Потом я «взлетела» в разборках на недосягаемую прежде высоту и попала на аудиенцию к секретарю Римме Климовой. Римма Григорьевна смотрела на меня как на стопроцентную «смертницу» и с улыбкой культового КПССовского министра Фурцевой (в смысле, тоном Господа Бога для жалкого раба) намекала: свою дальнейшую судьбу я выбрала сама.
А буквально через день журналистам камышинской газеты организовали внезапную переаттестацию. Ее проводил утомленный всесилием инструктор Волгоградского обкома партии. Несколько часов на ковровых дорожках в коридоре мы томились вдвоем, оставленные «на закуску» инструктору, – постоянно попадающий под «раздачу» из-за выпивки ответственный секретарь нашей редакции и я.
Наконец, я предстала перед светлыми очами посланца обкома, и тот объявил мне, что я работаю на «Немецкую волну», а потому партия примет ко мне самые жесткие меры.
Но прекрасная молодость, что ли, рулила тогда ситуацией, - было совершенно не страшно! Даже немного смешно от того, как партийные боссы надуваются, вынося мне «приговор». Я вызывающе отвечала, что руководствуюсь постановлениями последнего пленума ЦК, приветствующими внутрипартийную критику.
Вряд ли, конечно, мое апеллирование к постановлениям, которых я сроду не читала, притормозило коммунистических начальников. Говорили, меня лично прикрыл тогдашний первый секретарь Камышинского горкома КПСС Владимир Жарский. Его, коренного камышанина и выходца из волгоградского комсомола, мы знали как человека незашоренного, креативного, талантливого. (Карьера мгновенно подняла Владимира Леонидовича над Камышином - став москвичом, он занимал высокие должности в ЦК КПСС и «Газпроме»).
Ну, а для моих «визави» после статьи, наделавшей шума, наступила новая эра. Одних больных ребят помогли положить на лечение в Советском Союзе. Других пригласили в Германию (может, и правда «Немецкая волна» что-нибудь об этой истории передала?). Многодетной семье улучшили жилищные условия. Потом почти вся она перебралась на постоянное местожительство в Германию.
Но Этцель-старшая еще лет десять трогательно звонила мне, присылала посылки с конфетами к Рождеству и рассказывала, что силами европейских клиник двоих ее неподвижных детей все-таки удалось поставить на ноги…