Чертова плешь в Камышинском районе
— Места под названием «чертова плешь» давно известны русскому народу, — откинувшись на спинку стула, рассуждал Петр Иванович Гаев и, отпивая из бокала бордовое домашнее вино, временами бросал проницательный взгляд на собеседника. — Как говорят люди, места эти весьма и весьма странные… По рассказам, на подобных местах в лесных районах не растут деревья, а в степных — не серебрится ковыль, да и где-нибудь, где, с позволения сказать, вообще ни черта ничего не растет, — в песках, скажем, — все равно люди знают: сюда лучше не соваться! И, главное, что интересно, всегда это место имеет форму круга или, в крайнем случае, эллипса. Словом, плешь она и есть плешь. Научно просвещенные люди твердят в данных случаях одно, вроде магнито-гео-и-прочая ерунда аномалия, другие, уж не знаю, как их назвать, — сведущие, что ли? — говорят просто: «Черт здесь споткнулся и плешью прикоснулся». Откуда у черта, вопреки преданиям, где его изображают мелкой росточком, пакостной образиной, появилась такая огромная плешь, неизвестно. Ну, не гигант он, в самом деле?!
Петр Иванович вновь улыбнулся, сладко, будто речь шла не о потустороннем мире, а о чем-то житейском, и продолжил:
— Плеши-то эти разные бывают: где метров пять в диаметре круг, а где и все пятьдесят… Да, кхе-кхе.
Рассказчик поставил на стол бокал с терпким вином и, вмиг став серьезным, рубанул рукой по воздуху.
— Видел я, видел, здесь, у нас в степи… Знаю, бывал! До сих пор в памяти все так свежо, будто вчера дело было, — и чуть успокоившись: — А ведь столько лет прошло… По семнадцать нам с Николаем тогда было. Туристы мы, значит, СССР: рюкзаки, гитара, костер под звездным небом. И пошли мы как-то группой, человек шесть-семь плюс руководитель, в пятидневку. За город на автобусе выехали, а там уж — на своих двоих. Идем. Все точно: по маршруту, по графику. А тут нежданно-негаданно беда: Николай то ли в нору суслика угодил, то ли еще что — в общем, вывихнул себе лодыжку, да так, что та буквально на глазах посинела и раздулась. О том, чтоб дальше идти, и речи быть не могло. Руководитель, понятное дело, командует: «Возвращаемся!»
А мы-то всего часов семь отшагали. Обидно, конечно, всем: столько готовились, а тут на тебе… Короче говоря, я, как лучший друг, решаю всех выручить и начинаю доказывать, что я один Николая доведу:
— Засветло еще вернемся, — объясняю. — Мы и вдвоем прекрасно дойдем. А вы дальше идите.
Руководитель, конечно, ни в какую. Хмурится, ворчит:
— Я отвечаю за каждого. Возвращаемся все. Сейчас какой-нибудь настильчик сообразим, посадим на него пострадавшего и парами по очереди понесем его.
Тут и сам Николай к спору подключился. Боли, естественно, не показывает — мужик как-никак! — и гнет свое:
— Дойдем сами! Не дети малые!
Долго, надо сказать, мы спорили, но все же руководителя уломали. Переключили в его голове одну внештатную ситуацию на другую: «Вдвоем следует засветло вернуться в город, где немедленно оказать пострадавшему медицинскую помощь. Остальным продолжать следование по маршруту." Он же, руководитель наш, из военных был: для него главное — четкость и исполнительность… Нет, он, конечно, переживал, но и нас не первый год знал, а потому верил в наши силы. Тем более светло, недалеко… для туриста. В общем, назначил он меня старшим, велел распределить вещи из николаевского рюкзака по всем остальным, после чего мы распрощались.
Так вот, двинулись мы с другом в путь. Где место потяжелее, бугор или лощина, там я его на себе под руку тащу, а где все ровненько — сам он хромает. Палку для опоры приспособил и хромает. Медленно, конечно, идем, но, как говорится, верно. Мало-помалу начало смеркаться. Чувствую, уже прохладно становится, ветерок подул… Вот с него-то все и началось — туман он с Волги нагнал!
Да поганенький, надобно сказать, туман: в полуметре от земли воздух прозрачный, а выше — сплошное „молоко“. А ведь в степи, всякий знает, главное что — видимость! Наметил себе ориентир и шагаешь до него. Тут же, какой там к дьяволу ориентир, далее пяти шагов ни зги не видно! На корточки присел — на десяток метров огляделся. А что такое десять метров для степи — да ничего, тьфу да и только! В общем, заплутали мы. Даже не скажу, кругами ли мы бродили или как иначе, но время уходило, а ни к чему путному, вроде дороги, мы так и не вышли… К этому моменту уже порядком стемнело, и стали мы подумывать о ночлеге, тем более что Николай со своей травмой устал уже за троих, а я с ним — за двоих. Выдохлись, словом, чего уж тут скрывать! И вот тут-то набрели мы на, кхе-кхе, „границу“ — границу этой самой плеши, как позже выяснилось.
Оно вроде и интересно: по одну ее сторону травка-муравка, а по другую — голый песчаник. Но нам не до рассуждений было. Наоборот, обрадовались даже, что не на кочках степных спать придется, а на ровной поверхности. Поставил я палатку у края этой плеши, но костерчик, что важно, уже на траве соорудил. Там, метрах в семи-восьми, вязок чахлый рос, да и на растопку две минуты — пук сухой травы под ветки сунул, спичкой чиркнул, и костер готов. Открыли мы банку кильки, хлеб порезали, чай на двоих вскипятили — все, подкрепились и на боковую.
Тут заснуть бы, — Николай-то сразу отключился, как только голову приклонил, — а мне не спится, и баста! Так я где-то часок поворочался и, в итоге, пошел к костру, согреть еще чая себе и Николаю. Беспокойно больно спал он: постанывал, вскрикивал, метался в спальном мешке. Вот я и решил: сделаю-ка чаю покрепче, разбужу его на минутку и напою — может, полегче станет. Да вот незадача вышла: пригрелся я у костра и сам заснул…
Проснулся от дыма — котелок выкипел, чадит, трескается. Я его на траву-то скинул, а сам, едва первая паника прошла и все утихомирилось, чувствую, что-то не так. Мгновение, и соображаю: из палатки не доносится ни звука — тишина гробовая. Я туда! Пусто! Я обратно! Куда он мог подеваться?! И тут меня как волною накрыло… Или, лучше сказать, дубинкой огрели. В общем, начинает со мной твориться нечто невообразимое: в голове — сумбур, перед глазами — круги разноцветные, кричу, а голоса своего не слышу, и кажется мне, что впереди пустота, словно на краю пропасти стоишь… Этого словами не объяснить!.. Краем глаза замечаю сбоку какое-то движение, поворачиваюсь — никого! Опять то же самое. Вновь поворачиваюсь — нет никого! Еще, еще… Словом, кручусь, как юла, вокруг своей оси, а зачем, почему, с какой стати — сам не соображаю. И страх — невыносимое ощущение холода во всем теле, омертвения конечностей… Я бежать! Да как бежать, будто пьяный, ей-богу: два метра вправо, два — влево и метр — прямо. Вспомнить жутко! Насилу выбрался. Выскочил с плеши и упал как подкошенный. Все! До рассвета ничего больше не помню.
Очнулся, когда часы уже пятый час показывали. Огляделся по сторонам, смотрю, Николай недалеко от палатки на плеши лежит. На вид ни жив ни мертв. Я, конечно, скорее к нему: туда и обратно стрелой, лишь бы ни на мгновение дольше в этом проклятом кругу не задержаться. Вынес его, растолкал, а он, очнувшись, меня не узнает, только головой вертит, как филин, и дрожит весь. Короче говоря, плюнул я и на палатку, и на все остальное, взвалил его на себя и — быстрее к людям.
Слава Богу, дорога недалеко оказалась. Подобрал нас мужичок на „уазике“, спросил, в чем дело, а я возьми да брякни: змея, дескать, друга в степи укусила. Ну, не правду же ему, в самом деле, говорить! Еще примет за сбежавших из психушки сумасшедших! Ничего, поверил. Довез до самой больницы, — вздохнул Петр Иванович и замолчал.
— И что же дальше?! — впервые за весь вечер подал голос слушатель.
— А ничего. Только мы больничный двор прошли, как Николай говорит: „Я сам пойду!“ — и зашагал как ни в чем не бывало. Вообще молодцом стал, только руки дрожат и глаза блестят. Однако к врачу, на всякий случай, заглянули. Байку про змею чуть видоизменили, вроде бы Николай в норе ногу подвернул и показалось ему, что там змея сидела, которая якобы, как опять же ему показалось, его укусила. Врач осмотрел: опухоли нет, укуса нет, температуры нет — ничего нет» Есть один психологический шок из-за того, что мы сами себя напугали змеей, — его дословный диагноз.
И вот что я думаю обо всей этой истории… Есть такой способ лечения: «клин клином вышибают». Раньше его напрямую применяли: знобит тебя — в прорубь, жар у тебя — в баню. И тому подобное. И думается мне, что Николай на этой плеши такое пережил, по сравнению с чем вывих, опухоль и температура — детский лепет. Одна большая боль убила три маленьких… А там, кхе-кхе, черт его знает — его плешь!