— Дед, расскажи что-нибудь, а-а?
— Опять страшилку?
— Ну, ведь интересно же...
— Что ж с тобой делать — слушай. Только если потом опять по постели метаться будешь, мать с меня по полной программе взыщет!
— Да ладно, дед, не буду. Расскажи!
— Ну, так и быть... Жил-был давным-давно в городе нашем мужичок один, Сенька, по ремеслу своему - могильщик. Что ж, ремесло как ремесло: нужно ведь кому-то и могилы копать. Оно, конечно, не всяк на такую работу пойдет, но Сенька не то, чтобы сказать, жизнью или Богом был обижен, однако же славился он малым, прямо сказать, немного странным. Сам-то из себя детина внешностью смазливый, высокий, хотя и худой, как щепка, а вот, поди ж ты, стал могильщиком. Но да как говорит старый Сова: и то ремесло, что умеешь сделать весло.
Старый Сова — так звали нашего соседа, деда Савелия. Об этом я знал, хотя и не понимал, как может «сова» быть «старым». Уж лучше бы тогда прозвали «филином», что ли. Все это промелькнуло в мгновение, и я снова уставился на деда, ожидая продолжения.
— Да-а... — собираясь с мыслями, произнес дед и потихоньку повел речь далее: — И любил, значит, этот Сенька, по греху-то русскому, крепко заложить за воротник. И работа у него такая, что без чарочки не обойтись, да и сам он, как деньга лишняя объявится или поднесут, меры не знал: пил до изумления. Старый Сова в таких случаях говорит: хмель — не вода, человеку — беда! Да-а...
А её жди не жди — она уж у ворот: вот беда-то и приключилась. Праздник был, церковный. Самое то, что народ наш любит, особенно в те времена любил, но и сейчас, слава Богу, все на круги своя возвращается: понимать стали люди, что без веры никуда. Что ж, как водится, к веселью уж все загодя подготовились: кто побогаче, за «красненькую» стол красной рыбой обставил, кто победнее — белой, соленья пооткрывали, ну и, само собой, пирожки там всякие, плюшки — только гуляй! Одно слово, праздник. Кабатчик опять же зазывает, студнем мозговым к водочке совращает. Вот и попал Сенька как кур в ощип. Там за свою монетку стопку выпил, там угостили - и понесло-закружило.
А русский человек он же хоть во хмелю и добрый, ан нет-нет да и проскочит в нем жилка бесовская: не сам подерется, так угодит куда-нибудь. Дело известное.
Так и получилось. Напился Сенька в кабаке и угодил в драку, страшную, до смертоубийства дошедшую. Как уж там что произошло, кто прав, а кто виноват, — в том позже городовые разбирались. На деле же толком никто ничего не видел или не помнил, — чего там, все «навеселе» были! — и вот Сенька-то крайним и вышел. У нас так издревле, от самого царя Гороха идет: найдут крайнего и ну на него все шишки валить! А там, как говорит Старый Сова: лапти сплели, да и концы схоронили.
Дед помолчал, тряхнул головой, словно что-то припоминая, и, потерев указательным пальцем переносицу, с расстановкой продолжил:
— К чему это я царя Гороха упомянул?.. Нет-нет, что-то важное было. Ну да! Не царь Горох, а судья по фамилии Горохов дело-то разбирал. Судья этот в то время только в наш город прибыл и дом себе на новой улице отстроил. Как тогда эту улочку именовали сейчас-то уж никто и не ведает, но после проживания на ней судьи Горохова осталась она на веки вечные «Гороховской». Вот так, значит, вся история и писалась. Но не о том сейчас речь!
Дед вновь помолчал и обратился к самому себе:
— Ну а что на суде с этого Сеньки взять, ежели рассуждать напрямую? Пьяница — раз, странный — два, да к тому же могильщик — три. Ремесло еще Бог с ним, однако же, правды ради если сказать, испокон веку сторонятся все подобных людей. Вроде как к смерти они близко стоят, а потому обходят их стороной. Боятся люди «костлявой", чего уж тут скрывать...
Стало быть, суд. Другой бы на месте Сеньки невиновность свою доказывать начал: пошумел бы, к людям обратился, к Богу. А этот стоит себе, руки-плети вдоль туловища опустил, голову на грудь уронил — и молчит. А раз так: вот тебе, убийца, Сибирь да острог!
Под конец суда только, рассказывают, разошелся Сенька: стал кричать, невиновен я, дескать, пощадите... Да уж поздно было. Бумажки исписаны, печати поставлены — пропал человек.
Вот тогда Сенька, когда уж конвоиры его из зала-то выводили, и выдал всем, а особливо судье: «Попомните меня, без вины осужденного! Все попомните!»
Многие потом вспоминали этот случай. Оно, кажется, и ничего невероятного в таких угрозах нет — многие так проклинают наше судейство, — но уж больно глаза Сенькины всем в душу запали, огневые и пронзительные. Зашушукался народ по углам-то: хоть и грешный человек, а не он ведь убийца! Что ж, и так частенько бывает: в запале толпою осудят, а потом по одиночке каждый мучается сомнением. Ну а последующие события только подлили масла в огонь...
По прошествии недели облетает город еще одна весть: убит Сенька при попытке бежать. Чего уж при этом только не судили-рядили: и охранников опоил, и отравил, и даже взглядом их в соленые столбы обратил — одним словом, брехали, кто во что горазд. Единственное, что было доподлинно известно, что убит и вроде бы даже уже выдано его тело родственникам для похорон.
А далее события разворачивались с быстротой едва уловимой. Только успевай слушать да отделять зерна от плевел. Первая история была такова: видели-де Сеньку-покойника, бродящего вокруг дома Земской управы. Ходил он, как тень, и заглядывал по очереди в каждое окошко. Потом сквозь закрытую дверь вошел внутрь и на том пропал.
Вторая история, взбудоражившая город еще через неделю, по сути была примерно такая же, только бродил Сенька, теперь прозываемый «страдалец», вокруг дома судьи Горохова. Там же в последующие три ночи его видели еще двое горожан, один из которых бросился наутек, а второй — не стушевался и даже окликнул могильщика по имени... Вот где смелость-то! Но «скиталец», таково было последнее прозвище Сеньки, не откликнулся, поспешив скорее скрыться во тьме дома.
Самого судью о появившемся призраке, конечно же, спрашивать поостереглись, а потому подобные слухи крутились в основном только в простонародной среде: на пристани и рынке только о Сеньке и говорили. Меж тем, как рассказывали, судья со всем семейством на целую неделю покидал свой дом, но было ли это связано с призраком, неизвестно. А слухи тем временем, как водится, плодились и множились: скитальца видели уже многие, однако же большинство этих «встреч» были, видимо, фантазией, пьяной или трезвой.
Единственное, что сходилось во всех этих историях, кроме появления скитальца у Земской управы, так это его привязанность к улице, впоследствии ставшей Гороховской, и дому судьи. Там его стали видеть чуть ли не еженощно. Однако скиталец всячески избегал встреч с людьми, спеша скрыться с глаз долой.
Далее же вот что было. Поймали одного вора, и тот, раскаявшись и сознавшись во всем, поведал также, что участвовал он и в той смертоубийственной драке и убитый был его старым врагом, из-за чего, будучи без ума от хмеля, бил он его особенно жестоко. На допросе с пристрастием и открылся правосудию настоящий убийца!.. Да-а...
А закончилось все, как и полагается: отслужили по Сеньке требуемую в таких случаях панихиду, и, говорят, пропал он после неё. Не видел больше никто скитальца неприкаянного. Хотя улица, может быть, именно поэтому в памяти народной осталась и название свое получила. Что ж, так тому и быть.