В 1963 году журнала «Юность» опубликовал большую статью о Камышине. Автор — журналист, критик и писатель Исай Давыдов знал о городе не понаслышке. Он родился в Москве и окончил редакционно-издательский факультет столичного полиграфического института. Однако журналистская судьба распорядилась так, что Давыдову пришлось поработать собственным корреспондентом сталинградской газеты «Молодой ленинец» по Камышину, а позже стать заведующим промышленным отделом камышинской городской газеты «Ленинское знамя». Это стоит прочесть, даже несмотря на «многа букафф»...
Тамара приехала в Камышин из красивого, солнечного Баку, где работала секретарем-машинисткой. В Камышине она стала ткачихой. Не смутили ее ни грохот ткацкого цеха, ни бедность прилавков в магазинах, ни злые камышинские ветры. Ей казалось, что жизнь в строящемся городе будет интересной, полной, пусть даже с трудностями. Тамара знала, что Камышинский текстильный комбинат пока еще строится, и готова была всеми силами помогать этой стройке.
Но интересной жизни в Камышине почему-то не получилось. Тамара искала дела, которое захватило бы ее, заполнило все свободное время. А такого дела не было. Была лишь работа в грохочущем и жарком ткацком цехе, а после работы — общежитие. И в общежитии — скука.
Казалось бы, чего скучать? Рядом с общежитием клуб строителей, там идут кинофильмы, устраиваются концерты художественной самодеятельности, вечера танцев. Приезжают в клуб артисты городского театра, ставят спектакли.
Но вот Тамара как-то раз-другой не достала билетов в кино. Увидела, как с криком и давкой, чуть ли не с дракой покупают ребята и девчата билеты на танцы. Побывала на концерте художественной самодеятельности, и программы разных коллективов показались ей во многом одинаковыми, устаревшими.
Вообще трудности в Камышине оказались какими то не такими, каких Тамара ждала. Она ждала лишений, борьбы. Но особых лишений не было. В общежитии исправно работали водопровод и канализация. В столовой кормили недорогими обедами.
В общежитии стоял телефон. Из общежития можно было звонить на фабрику, в город — вообще куда угодно. Однажды, в дождь, Тамара хотела позвонить с фабрики подруге, чтобы та принесла ей плащ. Но телефонистка сказала, что в общежитие звонить нельзя: связь только односторонняя.
— Почему? — удивленно спросила Тамара.
— Так приказано.
— Почему приказано? Для чего?
— Чтобы девушек не беспокоили. А то парни звонить начнут.
— Я-то не парень. Меня-то можно соединить?
— Нет. Не могу.
В трубке сухо щелкнуло — телефонистка отключилась.
Очень неприятным было равнодушие, непроходимое, тупое равнодушие начальника ЖКО Лебедева, к которому Тамара не раз обращалась как председатель бытового совета общежития. Лебедеву можно было говорить что угодно и сколько угодно. Он молча слушал и, не мигая, смотрел своими ничего не выражающими ярко-голубыми глазами. И под конец разговора что-нибудь обещал. Но потом все равно ничего не менялось. Как будто разговора не было.
Во всем Камышине Тамара нашла только три женских парикмахерских. А в городе — около 70 тысяч человек. В парикмахерских были дикие очереди. Вначале это злило Тамару. Потом она махнула рукой и стала делать падкую прическу.
В Баку Тамара нередко ходила на концерты классической музыки. В Камышине о таких концертах можно было только мечтать. Своей филармонии в городе нет, гастроли бывают очень редко, да и приезжают всё больше какие-то халтурщики. А детская музыкальная школа, которая, наверно, могла бы давать концерты серьезной музыки, не выступает.
Однако всё это Тамара не считала трудностями. Это скорее, были глупости, которые очень легко исправить, если по-настоящему взяться за дело, по-настоящему приложить руки. Она пришла потолковать об этом в комитет комсомола. Но там все были страшно заняты, её едва выслушали, и Тамара с досадой ушла из комитета.
Тамаре хотелось настоящего, большого комсомольского дела. Но придумать что-то в одиночку не умела.
«Нет здесь никакой романтики! — решила Тамара.— Нет и не было, наверно, никогда. За романтикой надо ехать в Сибирь, в тайгу! Уеду я отсюда!»
Именно это — как давно выношенное, как выстраданное — и сказала мне Тамара в тот вечер, когда мы сидели с ней в красном уголке общежития и разговаривали о жизни молодежи в Камышине.
Я никак не мог согласиться с Тамарой. Я видел романтику в Камышине. В 1952 году комсомольцы начали строительство комбината. Они проводили на стройке рейды, прогоняли из своего коллектива жуликов, даже если те занимали ответственные посты. Дела комсомольцев были видны всем. Именно в те годы молодой, строящийся, рабочий Камышин начал борьбу с Камышином старым, с арбузными спекулянтами и их купеческими обычаями, со всем, что десятилетиями, притаившись, жило за высокими заборами с табличками: «Во дворе злая собака». Со всем тем, что не удалось до конца сломить первым большим, рабочим коллективам города.
Теперь старый Камышин сдался, но крайней мере внешне. Полновластным хозяином города стал молодой, рабочий Камышин.
Я рассказывал обо всем этом Тамаре. Она слушала меня молча. А потом спросила:
— А где они сейчас, эти романтики? Покажите мне их!
Я еще не знал, где они. Этот разговор происходил в первый вечер после моего приезда в Камышин. Я собирался искать тех старых романтиков, которых знал, и был уверен, что найду новых.
Но когда через несколько дней я пришел к Тамаре в ткацкий цех, ее подруга, тоже Тамара и тоже ткачиха, сказала:
— А Тамара в отпуск уехала. Наверно, не вернется... У нас многие так увольняются...
«Скучать некогда!»
Я не был в Камышине несколько лет. Теперь я ходил по городу — и узнавал и не узнавал его.
С крутого обрыва смотрел я когда-то на Волгу. Казалось, что с этого обрыва бросилась в воду Катерина из «Грозы» Островского. Вероятно, именно Камышин имел в виду великий драматург, когда писал о городе Калинове. А теперь волны Волжского моря покорно лижут камышинскую бетонную набережную. Широкая и красивая, опоясала она город.
Если несколько лет назад камышанин произносил слово «пятиэтажка», то все понимали, что речь идет о единственном в городе пятиэтажном доме, который стоит возле стеклотарного завода. А теперь на громадном пустыре между консервным заводом и текстильным комбинатом выросли целые кварталы четырех- и пятиэтажных домов, по существу, новый город с населением около 20 тысяч человек.
Помню, шесть-семь лет назад на дороге из старого города к текстильному комбинату надрывно буксовали машины. Первым текстильщикам пройти на комбинат было невозможно иначе, как в резиновых сапогах. А теперь из города к поселку текстильщиков протянулось превосходное асфальтированное шоссе, и в поселке заасфальтированы все улицы, а к проходной комбината ведет широкий, чистый тротуар, и после дождя девушки спокойно бегут на фабрику в босоножках.
Шесть лет назад Камышинский текстильный комбинат стал давать первую продукцию. Сейчас он дает десятки миллионное метров ткани в год. А в 1965 году, работая на полную мощность, он будет выпускать по миллиону метров ткани в сутки. Таких текстильных гигантов не знает старый свет.
Я медленно иду по цехам 1-й прядильно-ткацкой фабрики. Прядильный цех. Семь лет назад я познакомился здесь с ясноглазой и темноволосой комсомолкой Лидой Тюриной. Она приехала на комбинат сразу после окончания института, должна была работать мастером. Вместе с монтажниками она собирала первые машины своего цеха и была растеряна, оттого что в жизни все получается не так, как учили в институте. И еще Лида жаловалась на то, что в Камышине скучно. Особенно после большого города, после института.
Где она сейчас. Лида Тюрина? Работает ли в цехе? Может, уехала?
— Лидия Ивановна Тюрина?— переспрашивают меня прядильщицы.
Я неуверенно киваю: не знаю отчества.
— Лидия Ивановна — начальник цеха.
Я отыскиваю ее кабинет и жду, пока кончится совещание с мастерами. Она очень занята. Лидия Ивановна. Ее буквально рвут на части. Ничего не поделаешь — большой цех, несколько сот рабочих. И все-таки она умудряется ненадолго выключиться изо всей этой суматохи, и я расспрашиваю ее о том, что произошло с ней за те семь лет, которые мы не виделись.
— Я чуть не уехала в Волгоград — рассказывает Лидия Ивановна.— Приглашали в совнархоз. Я уж было совсем решилась, но не могла... Привыкла к комбинату...
Я почему-то подумал, что ей, наверно, хотелось сказать: «Полюбила комбинат». Просто те, кто умеет хорошо работать, обычно не употребляют «высокие» слова. Им это ни к чему.
Вспоминаю, как Лида Тюрина жаловалась на камышинскую скуку семь лет назад. Спрашиваю, как сейчас. Она усмехается:
— Вы же видите... И так весь день. А вечером хватает общественных дел. Скучать некогда.
— Кто из старых рабочих остался в цехе? — спрашиваю я.— Из тех, кто его пускал.
— Нина Гуськова. Она ударник коммунистического труда. Вам надо также встретиться с комсомолками Куцаковой и Пациенко. Это наши новаторы.
...Мы сидим с прядильщицей Инной Гуськовой в лекционном зале комбината, и со стены, с доски почета, на нас смотрит еще одна Нина Гуськова.
Нина почти не говорит о своей работе. Что о ней говорить? Работа видна... Да, монтировала в пятьдесят пятом году прядильные машины... Ходила работать на строительство ТЭЦ...
Училась в вечерней школе...
Все обычно... Недавно назначили инструктором...
Сейчас, когда прошли годы, слова «Ходила работать на строительство ТЭЦ...» кажутся совсем обычными. Но я помню, как работали там текстильщицы. В мороз и ветер, в непролазной грязи и под безжалостным летним солнцем они вручную рыли траншеи под сплетениями труб, иуда не мог подойти экскаватор: носили кирпичи, по десять раз очищали одно и то же место от строительного мусора.
Они работали ожесточенно, эти хрупкие девчонки в ватниках и платочках. Они хотели работать в своих цехах. Но не было электроэнергии. А потом, когда ТЭЦ пустили, они молча ушли на свою первую фабрику, оставив кадровым строителям все похвалы, почетные грамоты и премии.
В те дни, едва добравшись до своих общежитий, девчата валились на койки и засыпали. А Нина была неутомима. Чуть отдохнет, переоденется и, глядишь, уже бежит к автобусной остановке: торопится в город заниматься в «самодеятельности». У текстильщиков не было тогда ни своего клуба, ни самодеятельности. Нина ездила в коллектив городского парка. И выступала в концертах, играла в спектаклях. А сколько раз после концерта, так и не дождавшись автобуса, шла пешком из города в поселок, за несколько километров, в дождь, по грязи, в резиновых сапогах, и несла под мышкой лакированные туфельки, в которых выходила на сцену!..
Когда в городском театре открылась молодежная студия. Нину приняли туда одной из первых. А вскоре она стала выступать в спектаклях с актерами-профессионалами.
Сейчас уже позади два года учебы в студни. Впереди еще год до диплома, до того, как молодые артисты (это решено твердо!) уедут на целину и создадут там свой, молодежный театр.
Я даже не стал спрашивать Нину, скучно ли ей в Камышине. Когда ей скучать? Ведь свободное время уходит у нее не только на занятия в студии. Она занимается еще и велосипедным спортом.
Как член областного совета профсоюзов, она каждый месяц ездит в Волгоград и там, конечно, все вечера проводит в театрах. А, кроме того, есть ведь еще и партийные поручения. Если бы ткачиха Тамара не уехала так быстро в отпуск, я обязательно познакомил бы ее с Ниной Гуськовой. Они работают на одной фабрике. От цеха Тамары до цеха Нины — метров тридцать, не больше. Очень хочется, чтобы Тамара, прочитав мой очерк, сама прошла эти тридцать метров.
Я познакомился с Верой Куцаковой и Галей Пацненко, комсомолками, о которых тоже упомянула в разговоре со мной Лидия Ивановна Тюрина.
Еще не так давно Вера Куцакова. опытная прядильщица, у которой за плечами семь лет работы на прядильных машинах, только-только выполняла норму. А Галя Пациенко, работавшая на прядильных машинах всего два года, иногда и нормы-то не выполняла — не «дотягивала» 8—9 процентов. Обычно прядильщица обслуживает две — две с половиной машины (4—5 «сторонок», как говорят в цехе). А Вера Куцакова и Галя Пациенко обслуживают сейчас 6 машин (12 «сторонок») и каждый месяц перевыполняют норму на 5—7 процентов, дают сверх плана больше полутонны пряжи.
— Сухие цифры! — наверно, сказала бы мне Тамара, если бы не уехала в отпуск.— При чем здесь романтика? Разве проценты сделают жизнь полнее?
На Камышинском комбинате уже около сотни прядильщиц работают по методу Куцаковой и Пациенко. Этот метод теперь применяют на комбинатах Барнаула и Иванова. Идут в Камышин запросы с других комбинатов. Ездили Вера и Галя в Волгоград, рассказывали о своем методе в совнархозе. Наверняка многие прядильщицы из других городов будут приезжать к ним, в Камышин, чтобы посмотреть, как они работают. Разве все это не делает жизнь полнее, интереснее? Разве в этом нет романтики? Что может быть романтичнее сознания своей необходимости людям?
С возрастом это не проходит…
Я помню, какой развороченной, истерзанной была строительная площадка Камышинской ТЭЦ еще шесть лет назад. Помню, как увязали на ней в грязи пятитонные машины. Я понимал, что когда ТЭЦ вступит в строй, грязь исчезнет, кругом будет асфальт. Но в прошлом году я увидел здесь не асфальт, а тенистый сад с цветами и скамейками. Увидел идеально чистую территорию электростанции. И пальмы в турбинном зале.
Каждую субботу весь коллектив ТЭЦ, кроме тех, кто находится на дежурстве, выходит очищать и благоустраивать территорию предприятия.
Каждый месяц, 28-го числа, коллектив ТЭЦ выходит вечером на дежурство в поселке текстильщиков. Выходят на дежурство все — и молодые работники электростанции и немолодые. И давно уже не слышно, чтобы в этот день в поселке текстильщиков были случаи хулиганства. Разве что надебоширит какой-нибудь приезжий, «неопытный». А «свои» хулиганы давно уже поняли, что с дружным коллективом ТЭЦ им лучше не связываться.
Ходил я по оранжерее, которую построили по инициативе директора Камышинской ТЭЦ Аветика Арсентьевича Оганесяна — романтика некомсомольского возраста. В марте эта оранжерея дает столовой электростанции редиску и лук, в апреле — свежие огурцы, в конце мая — помидоры. Сейчас оранжерея расширяется вдвое.
Я ходил по оранжерее ТЭЦ и вспоминал разгромленную оранжерею находящегося неподалеку отсюда Камышинского кранового завода. Из нее вынесли все, что можно. С нее сняли стекло. И агроном завода Любовь Фортуна не могла помешать этому, ни в чем не могла убедить руководителей завода. Они ее не слушали. Они ее не понимали.
Зашел я в столовую ТЭЦ и повара рассказали мне, как обслуживает столовая тех работников — кочегаров, машинистов турбин и дежурных по щиту, — которые не могут в обед отлучиться с места своей работы. Утром у них берут заказ. Днем на специальных столиках им привозят горячую пищу прямо к рабочему месту. Это очень просто и удобно людям. И я не понимаю, почему не делают этого на Камышинском стеклотарном заводе, где непрерывное производство также не позволяет рабочим одного из цехов уходить с рабочего места.
В прошлом году Камышинская ТЭЦ получила звание предприятия коммунистического труда. Это — первое предприятие в городе, завоевавшее такое высокое звание. Может, немалую роль сыграло здесь и то, что во главе ТЭЦ стоит романтик?..
Есть в Камышине народный краеведческий музей. Он еще невелик. Он еще только родился. Но в нем уже тесно от экспонатов, рассказывающих о жизни и об истории города. Имена многих людей, которые создавали в Камышине Советскую власть, стали известны горожанам только благодаря этому музею. На его оборудование никто не дал пи копейки. Здесь все сделано, как говорится, на чистом энтузиазме. Десятки людей несли сюда все, что может пригодиться музею. По целым дням энтузиасты совершенно безвозмездно оформляли стенды. Во главе этого дела стала культурная, милая, добрая женщина — Клавдия Дмитриевна Дыбля, одна из старейших работниц печати в Камышине.
Не все давалось Клавдии Дмитриевне легко. Стоило появиться музею, пусть даже и народному, как над ним сразу объявилось начальство. Но раз уж оно объявилось, то, по крайней мере, должно было быть культурным по самой своей должности. Но оно только мешало делу, грубо пыталось, по существу, ликвидировать музей, пока он не успел встать на ноги.
Клавдия Дмитриевна оказалась романтиком боевым. Она сумела обстоять музей. Он будет расти и расширяться. В нем будут собраны материалы о лучших людях города, о тех, кто оставил в городе добрый след, сделал какое-то хорошее дело.
Посреди Камышина течет речка. Называется Камышинка. Впрочем, какая это раньше была речка — куры ее вброд переходили. Но вошли в эту речку воды Волжского моря. И образовалась посреди города громадная морская бухта. Посреди бухты стоят белые бакены и загораживают ход речным судам. Им вполне хватает и половины бухты. Вторая ее половина — в распоряжении яхтсменов. За белыми бакенами скользят по Камышинке белые паруса. Здесь расположена лодочная станция текстильного комбината. Пятнадцать яхт в распоряжении яхтсменов. О Камышинском яхт-клубе знают уже любители парусного спорта и в Волгограде и в Москве. А яхт-клуб совсем молодой. Ему еще только третий год пошел. Создали этот клуб романтики. Кто же, кроме романтиков, занимается в наш атомный век парусным спортом?
Живет в Камышине газетчик Борис Кузнецов, ответственный секретарь многотиражки стройтреста. Семь лет назад я готовил в набор его первую статью. Он был тогда техником консервного завода и впервые выступал в печати. Но мы, городские журналисты, считавшие себя «газетными волками», дружно признались: мы не умеем писать так, как рабкор Кузнецов написал свою первую статью. Она была написана блестяще — страстно, едко, остроумно. Она дорого обошлась Борису: директор завода уволил его.
Прошли годы. Они все поставили на свое место. Борис Кузнецов остался в печати. Сейчас всем ясно, что он самый одаренный журналист в городе. А директора завода давно уже нет. О нем забыли, как будто его и не было.
Фельетоны Бориса Кузнецова уже многое изменили в Камышине. И еще больше изменят. Борису не раз бывало трудно. Те, кого он еще не успел схватить за руку, пытались согнуть его в дугу: Даже друзья уговаривали его уехать. Его ждала хорошая работа в другой области. Но он не уехал и не согнулся. Потому что он настоящий коммунист. Он не считает себя романтиком. Но мне кажется, что он один из самых ярких романтиков Камышина.
Но обо всех романтиках не расскажешь в этом очерке. А вот еще об одном, которого уже нет в живых, рассказать нужно. Просто необходимо.
О Наташе Лаврентьевой
Москвичка Наташа приехала в Камышин в 1954 году, после окончания Литературного института. Приехала, чтобы жить и работать в маленьком городе, где развертывалась тогда большая стройка.
У нее и ее мужа, тоже молодого писателя, долго не было квартиры. Они жили прямо в редакции, в самом маленьком, самом темпом и холодном кабинете, в постоянной редакционной сутолоке.
Наташа была ответственным секретарем редакции. Порой печатники будили ее и ночью, если вдруг в газете что-нибудь случалось. Редактор был далеко. Наташа была близко. И она никогда не сердилась, а спускалась в типографию в халатике и делала то, что было нужно.
Свои рассказы Наташа писала по ночам: днем газета не оставляла ей ни минуты свободного времени. А по выходным Наташа стирала в секретариате белье: больше было негде. И она никогда ни на что не жаловалась. Ни разу. Никому.
Один из первых ее рассказов — «До востребования», напечатанный в областном альманахе — был в 1955 году перепечатан «Литературной газетой», а затем — многими газетами и журналами социалистических стран. Наташа долго получала из-за границы пакеты с этими изданиями. И еще дольше — письма от читателей. И отвечала на каждое письмо.
Она трагически погибла при дорожной катастрофе в 1958 году в городе Волжском, в день, когда ей исполнилось 28 лет. После нее осталась только одна книжка — рассказы, собранные уже после ее смерти мужем и изданные в 1960 году в Волгограде. В камышинских общежитиях я видел эту книгу зачитанной до ветхости. И не мог найти ни одного экземпляра этой книги в магазинах Камышина.
Я ходил по городу и как бы видел Наташу. В цехах текстильного комбината — ксилолитовые нолы. Сколько раз писала Наташа в городскую газету о том, что их настилают медленно, плохо... Сколько раз Наташины статьи подгоняли строителей первой фабрики! Строители хорошо знали эту корреспондентку — красивую, такую веселую и простую в жизни, такую безжалостно требовательную и насмешливую в газете...
Недавно камышинская детская библиотека получила новое помещение. А сколько раз писала Наташа о том, что детской библиотеке тесно, что для нее можно и нужно найти новые, просторные комнаты!
В камышинском театре третий год работает молодежная студия. А ведь это Наташа писала о том, что театру нужна молодежь, что театр зачахнет без нее!
Дела и мысли Наташи живут в городе. Но я не видел в Камышине улицы имени Наташи Лаврентьевой. И это удивило меня. Было бы очень справедливо, если бы такая улица появилась. Еще больше удивило меня то, что в городе нет улицы имени Алексея Маресьева — человека, которого знает весь мир и который провел свое детство в Камышине.
Когда-то Наташа мечтала.
«Вот построят город... И будут называть улицы... Их будут называть красиво. Именами хороших людей. Можно сделать из этого такой праздник!»
Громадный поселок камышинских текстильщиков и поселок краностроителей до сих пор не имеют улиц. Когда спрашиваешь человека, где он живет, он говорит: «Во втором квартале» или «В четвертом».
Городской архитектор Нури Магомедович Капов сказал мне, что улицы поселка текстильщиков уже названы. Есть решение горисполкома.... Инженерная. Фабричная. Коммунальный проезд... Просто население еще не знает. Вот когда изготовят таблички...
Конечно, можно назвать улицы и в тиши кабинета. Но тем-то, наверно, и выделяется романтик среди других людей, что там, где он найдет повод устроить для людей праздник, неромантик увидит лишь будничное мероприятие.
В расчете на «дядю»
Весной решили пожениться двое комсомольцев стройтреста — маляры Валентина Лещенко и Виктор Сарана. Их товарищи по работе, узнав об этом, взяли особый, аккордный наряд. Пятьдесят комсомольцев два воскресенья работали бесплатно. Все заработанные деньги — а их было немало — отдали на организацию комсомольской свадьбы. Были сняты два зала столовой, отпечатаны пригласительные билеты. На всю жизнь запомнят молодожены свадебный бал, на котором было больше семидесяти человек.
Об этом рассказал заместитель председателя постройкома Александр Гарькавенко.
Но вот что я узнал от токаря Алексея Чуксеева. в прошлом комсомольского секретаря стеклотаровцев:
— Хотели мы устроить комсомольскую свадьбу. Парень — наш, с завода. Девушка — с ТЭЦ. Директор ТЭЦ выделил молодым квартиру. А наше начальство обещало дать деньги на свадьбу и па подарки. Пообещали — и не дали. Так комсомольская свадьба и сорвалась...
О том, что комсомольскую свадьбу можно устроить без помощи начальства, здесь и не подумали. Почему? Может, молодежь на стеклотарном заводе менее инициативна? Ничуть не бывало! Молодежь такая же, как везде, с задором, с огоньком. Хотела она достроить свой заводской клуб, потому что в нынешнем нет комнат для кружковой работы. Но директор завода М. А. Лебедев и председатель завкома Д. Н. Николенко не позволили.
— Есть план застройки завода,— сказали они.— Нельзя его нарушать.
Просила молодежь, чтобы разрешили кружковцам заниматься но вечерам в техкабинете. Все равно он вечерами пустует. Не разрешили и этого: вдруг сдвинут столы...
И так из месяца в месяц.
Подавляя инициативу молодежи в том, в чем она не может обойтись без помощи администрации, заводские руководители тем самым механически подавили и ту инициативу, которая не нуждается в их поддержке.
И вот ходят молодые стеклотаровцы по открытой танцплощадке и вздыхают:
— Навес бы сделать для оркестра...
— Танцплощадку бы расширить, чтоб не так тесно было...
А тут и нужно-то на все про все кубометр тесу да день работы десятерым хлопцам.
У коллектива кранового завода вообще нет своего клуба, нет и самодеятельности. А рядом уже три года пустуют корпуса бывшего водочного завода. Молодые краностроители не раз просили передать им эти корпуса под клуб. Городские власти отказывали. Сейчас в пустующих корпусах решено разместить ремесленное училище. А места там так много, что, кроме училища, можно оборудовать еще и небольшой клуб для краностроителей. Однако комсомольские вожаки кранового завода уже ничего не добиваются. Им слишком долго отказывали...
Другие говорят:
— Не доросла камышинская молодежь до кафе. Превратят в кабачок — и все!
К сожалению, я не выдумал эти слова. Их сказала мне Евдокия Михайловна Фролова, директор Камышинского Дома культуры. Как выяснилось потом, она никогда не была в молодежных кафе.
Инженер Камышинской ТЭЦ Альбина Попова предлагала организовать в кинотеатрах и клубах города детские комнаты. Дежурить в них могла бы молодежь. Это позволило бы молодым родителям не сидеть дома по вечерам. Горкому комсомола и горисполкому ухватиться бы за такое предложение и поскорее осуществить его. А они от него отмахнулись.
Может, именно поэтому у комсомола города нет таких дел, которые сплотили бы комсомольские коллективы различных предприятий в один большой, дружный коллектив. Может, именно поэтому ткачихе Тамаре стало скучно жить в Камышине, и она захотела уехать. Многие молодые работницы текстильного комбината ежегодно увольняются по собственному желанию. Уезжают не только с комбината, но и со стройки, с кранового и стеклотарного заводов. Над причинами этого явления стоит подумать. И бороться с этим надо не приказами и уговорами, как это делают на текстильном комбинате, а конкретными делами.
Почему бы комсомолу города не начать большой поход за улучшение быта и отдыха молодежи? Начать хотя бы с общежитий, с устранения в них всех неполадок, с удаления негодных воспитателей и комендантов. В общежитии текстильного комбината на 19-м квартале не хватает коек, во многих комнатах общежитий нет шкафов для платья, не хватает тумбочек, и еду девушкам приходится держать под кроватью. Разве не должен комсомол вмешаться и исправить это?
А как обстоит дело со спортом? На весь Камышин только одна нормальная баскетбольная площадка, в городе нет теннисного корта.
Почему бы не объявить комсомольским строительство Дворца культуры, которого с нетерпением ждет вся молодежь Камышина?
Город растет. Молодежь тянется к знаниям. На одном только текстильном комбинате в вечерних школах, в техникумах и институтах учатся около тысячи человек. Где им заниматься по вечерам? Разве могут удовлетворить всех две читальни на сто сорок человек?
Кому об этом думать, как не комсомолу?
Есть в Камышине еще одна очень важная проблема, которую все комсомольские вожаки понимают, но для решения которой ничего не предпринимается.
На Камышинском комбинате работают в основном девушки. Несколько тысяч девушек, которые приехали сюда из разных городов, разных областей. Приехали, чтобы здесь жить.
А вот парни в Камышин не едут. Для них здесь мало работы. Крановый и стеклотарный заводы, стройтрест — вот и все.
А между тем на Камышинском комбинате немало работ, требующих большой физической силы, выполняют женщины. Разве нормально, что хрупкие девушки возят по цехам тяжелые тележки с ровницей? Разве нормально, что девушкам приходится поднимать тяжелые планки прядильных машин, а планочников-мужчин раз-два и обчелся? Разве нормально, что администрация комбината отнюдь не приветствует замену женщин на этих работах мужчинами?
Сама профессия ткача была когда-то в основном мужской. На Камышинском комбинате нет ни одного ткача-мужчины. Был один, но и тот уволился — из-за насмешек.
Камышин — город молодежный. Его строила и строит молодежь. Его строят для молодежи. И нужно сделать все, чтобы молодежи здесь жить было удобно, интересно, радостно. И поэтому мне кажется, что самые нужные сейчас в Камышине люди — романтики.
Тамара вернулась
Я думал на этом кончить очерк. Но вот сегодня я получил письмо. Из Камышина. Письмо о том, что Тамара вернулась на комбинат. Уезжая, я попросил товарищей написать мне, если она вернется.
Я очень рад, что Тамара вернулась. Очень! Она даже не может себе представить, как я рад! И я надеюсь, что комсомольские вожаки серьезно задумаются над тем, почему Тамаре хотелось уехать и что надо сделать, чтобы больше ей уезжать не хотелось...