Юрий Гагарин: «Очень я люблю свою маму и всем, чего достиг, я обязан ей!»

12 апреля (День космонавтики) — лучший день для воспоминаний о родителях Юрия Алексеевича Гагарина. И в первую очередь о его маме — Анне Тимофеевне. «Очень я люблю свою маму и всем, чего достиг, я обязан ей», — писал Гагарин. В дом родителей всегда тянулась его душа, и при первой же возможности он приезжал туда, чтобы поклониться отцу и матери.

В 80-е годы прошлого века мне довелось не раз общаться с матерью и другими близкими родственниками Юрия Алексеевича. Память сохранила многое из рассказов Анны Тимофеевны о семье и звездном сыне. Но, думаю, в эти мартовские дни лучше всего предоставить читателям бесхитростный рассказ самой Анны Тимофеевны Гагариной. Спустя тридцать лет после того, как я впервые услышал ее слова о воспитании детей, сказанное ей представляется ныне в ином, более убедительном свете.

«Вот и вся наша семья…»

Вот что она писала в «Слове о сыне» о своих детях, которых у нее было четверо: «Валя появился на свет 30 июля 1925 года. С утра я пошла жать. Начались схватки, а мне вроде бы от людей неудобно, присяду в рожь, пережду — и опять за работу. Когда стало совсем невмоготу, поспешила я домой… А там свекровь уж соседку позвала, опытную повитуху… Как же Алеша гордился — сын родился! Сам сделал качку, изукрасил ее, любовно подвесил, приговаривая: «Вот здесь Валюшке будет удобно».

Но не меньше радости принесло рождение Зои, долгожданной нашей девочки. Еще жива тогда была свекровь, она помогала нянчить ребяток. Умерла, когда Зое не исполнилось и года. В деревне, где с детьми обычно старые возятся, сложнехонько без такой подмоги. Но ничего — вырастили.

В начале марта 1934 года отвез меня Алексей Иванович в родильный дом в Гжатск. Акушерка, что принимала меня, пошутила:

— Ну, раз к женскому дню ждем, значит, будет девочка.

Но прошел день восьмого марта, вечер, наступила ночь. Я-то так и ждала сыночка, даже имя мы ему заранее определили — Юрочка. Вот он и родился. Небольшой — три килограмма, но крепенький, аккуратненький. Привез меня Алексей Иванович домой, развернули мы мальчишечку. Зоя подошла, стала братика рассматривать да как удивленно закричит:

— Ой-ой, смотрите-ка! У него пальчики на ножках как горошинки в стручке.

Почему-то частенько вспоминали потом ее слова, может, потому, что какие-то бесхитростные были, а может, потому, что детская любовь так выразилась. Через два года с небольшим, 2 июня 36-го, родился и последний наш мальчик — Бориска. Вот и вся наша семья.

«А мне тепло от гордости за детей…»

Младших братишек нянчила Зоя. Правда, когда Юра родился, пригласила я одну старушку за мальчиком приглядывать. Но однажды Зоя прибежала на ферму (я в колхозе дояркой работала), сама вся в слезах:

— Бабушка Юру уронила! — плачет, сердится, а потом говорит: — Лучше я сама за ним ходить буду.

А самой-то семь всего! Но деревенские дети пораньше, чем городские, в работу включаются. Бывало, несет Зоя Юру ко мне на ферму, чтобы я мальчонку покормила, платочек его собьется, пеленки растреплются. Бабоньки-подружки кричат:

— Нюра, Нюра, твоя помощница идет!

Я спешу навстречу, а мне тепло от гордости: вот какая девочка у меня растет добрая да умелая, вот какой мальчонка хорошенький, здоровенький. Так все лето нянчила дочка братика своего. Осень подошла, убрали все с поля, Зоя эдак по-взрослому говорит:

— Ну, теперь, мама, ты управишься с Юриком? Ведь сейчас полегче.

Я сразу не поняла, о чем она:

— Управлюсь, — отвечаю.

— А я, — говорит, — в школу пойду.

— Так ведь уже октябрь!

— Ничего. Я постараюсь.

Пошла в школу. Директор потом меня на улице повстречал, рассказал. Пришла дочь в класс и учительнице говорит: «Хочу учиться». Та стала возражать: «Мы уж много прошли».

— А я все буквы знаю, складывать умею. Раньше прийти не могла, братика растила.

Оставили ее. И не пожалели: заниматься Зоя сразу стала отлично.

«Ничто само собой не приходит…»

…Теперь, когда приходится немало выступать, отвечать на многочисленные вопросы, как же мы воспитывали детей, волей-неволей приходится задумываться о прошлом, выводы делать. Много сейчас говорится о том, что балованные и трудные дети вырастают там, где родители очень заняты, не уделяют ребятам сколько требуется внимания, вот дети, мол, и портятся.

Не знаю, правильна ли такая мысль. Для меня она сомнительна. Я вот вспоминаю нашу молодую жизнь. Мы с Алексеем Ивановичем заняты были так, что летом ни единой свободной минутки не было. А дети все выросли хорошими, работящими да добрыми, отзывчивыми да внимательными.

Что же, само это, что ли, пришло? Думаю, что многое зависит от родителей. Вовсе не нужно следом за ребенком ходить и все ему подсказывать, поправлять да направлять. Никакого времени у родителей не хватит. Ребенку такой опекун тоже быстро надоест. Другое дело, если ты сам ребенку всей своей жизнью, делами своими пример будешь показывать.

В доме у нас сложилось распределение обязанностей. Хозяйство и скотина были за мной, а вся тяжелая плотницкая и столярная, словом, мужская работа — за Алексеем Ивановичем. Ему никогда не приходилось будить меня, говорить: «Нюра, вставай, корову доить пора!» Встанешь сама часа в три утра, русскую печь затопишь, приготовишь еду на весь день, оставишь ее на загнетке. А тут уж пора корову доить да в стадо выгонять, глядишь — время пристало и на работу идти. Вечером после дойки скотину обиходишь, вещички ребятам пересмотришь — что под­штопать, что починить, а там и спать пора.

Алексей Иванович все своими руками-делал: буфет, стол, диванчик, качку, детскую кроватку. Дом и тот сам строил, печь русскую клал. Валенки подшить или ботиночки починить — тоже его работа была. Сколько ремонта дом требует, чтобы всегда был в порядке! И никогда не приходилось мне его понукать. Думается, что и ребята наши, видя, что родители без подсказки работают, тоже дружно тянулись за нами. Каждый из них свою работу знал.

Валентин подрос — за ним было пригнать и угнать скотину в стадо, а потом вместе с отцом плотничал, починкой дома занимался. Зоя маленьких нянчила, потом помогала по хозяйству. Сноровистая была, быстрая. Даже большая субботняя стирка нам с ней была не в тягость. В четыре руки и тяжелая работа легка! Младшие гусей пасли, огород пололи и поливали, в доме прибирали.

«Ребенок — человек чуткий…»

«Такое еще наблюдение: каждый должен чувствовать, что его работа нужна, что дело он делает необходимое, что без его вклада семейному коллективу нелегко будет справляться. Ребенок — человек чуткий. Он сразу раскусит, если занятие неправдашнее, невсамделишное. Относиться сразу же будет спустя рукава. Ответственность любого серьезнее делает, основательнее — что взрослого, что ребенка.

Что еще нужно — так это терпение. Тебе-то с твоим опытом кажется, что все привычное делать просто, а ребенок в свет пришел вовсе неумехой. Ему всему-всему учиться надо. Ходить, говорить, есть, умываться, постель застилать, огород копать, печку топить, дрова колоть, рубанком орудовать. Каждая наука времени требует, а окрика не любит».

Вот на этих словах Анны Тимофеевны о терпении обращу внимание читателей особо. Ведь столько бед, сколько пришлось перетерпеть Анне Тимофеевне, не дай Бог никому. Мало кто ныне знает, что во время оккупации один из фашистов, располагавшихся в деревне Клушино, повесил ее младшего сына Бориса на яблоневом суку. И только чудом матери удалось спасти его. Мало того, Валентин и Зоя были угнаны немцами в Германию, бежали из-под конвоя и заканчивали войну в рядах Красной Армии. И долгое время родители ничего не знали об их судьбе. Но самая большая трагедия — это, конечно, смерть, внезапно оборвавшая жизнь ее Юрия. Эта боль была с ней до последнего дня ее жизни. Но эту боль она несла по жизни с терпением, достойным памяти своего сына.

«Слово о сыне…»

…Мне вспоминается одна из встреч с Анной Тимофеевной в марте 1981 года. Надо сказать, в дом Анны Тимофеевны Гагариной я всегда заходил с каким-то трепетным волнением: здесь все напоминало о Юрии Алексеевиче. Казалось, что даже вещи хранят тепло его рук. И всегда хотелось сделать что то, чтобы еще раз вспомнить о нем. Вот и в тот день, отправляясь к Анне Тимофеевне, я взял с собой две только что отпечатанные фотографии: на одной из них Ю. А Гагарин был запечатлен со своей мамой в 1961 году. На другой — Анна Тимофеевна и звездные братья Гагарина — дважды Герой Советского Союза В. Ф. Быковский и космонавты из социалистических стран Б. Фаркаш, Т. Мендес и Д. Прунариу.

Помнится, чтоб прервать затянувшиеся минуты молчания, в которые Анна Тимофеевна рассматривала фотографии, я не нашел тогда ничего лучшего как заметить, каким молодым выглядит Юрий Алексеевич на фото из 1961 года.

«Да, — вздохнула в ответ Анна Тимофеевна, — молодой. Ему в том году всего двадцать семь лет было».

После некоторого молчания, преодолев душевную боль, которую ей всегда приносили расспросы о сыне, Анна Тимофеевна продолжила рассказ:

— На день рождения Юры приезжали ко мне Виталий Иванович Севастьянов и Геннадий Михайлович Стрекалов. Говорили, что в адрес передачи «Человек. Земля. Вселенная» приходит много писем от молодежи с просьбой рассказать о Юрии. Пишут такие письма и мне. Юра ведь всегда очень любил быть с молодежью. И даже вот здесь, — Анна Тимофеевна раскрыла книгу Ю. А. Гагарина «Есть пламя!», — писал «Очень хорошо находиться в молодежном коллективе…».

— После полета Юра много ездил. И когда был на Кубе, с уверенностью говорил, что недалеко то время, когда в космос отправятся и-дети кубинского народа. В прошлом году предсказание Юры оправдалось — Тамайо Мендес побывал в космосе. Надо сказать, что и Юра готовился к новым полетам, но… — на этом Анна Тимофеевна замолкла, а ее руки стали бережно разглаживать книжную страницу, с которой смотрел ее улыбающийся сын.

… Признаюсь, та давняя наша встреча закончилась на минорной ноте. Дом Анны Тимофеевны я покинул в расстройстве оттого, что невольно пробудил у нее горестные воспоминания. Хотя, по большому счету, она всегда жила воспоминаниями о сыне. Скорее всего, они поддерживали ее, поскольку давали ощущение, что сын где-то рядом, а дело его продолжается. Вот и я в тот день в полной мере ощутил это.

Выйдя из дома Анны Тимофеевны, я по улице Гагарина, вышел на главную площадь города, туда, где устремилась в небо бронзовая фигура первого космонавта. И вдруг услышал по радио: «На орбите новый международный экипаж!».

— Нет, — понял я, — полет Гагарина не оборвался, его полет продолжается!.