Алексей Андреевич Лебедев родился 1 апреля 1926 года в селе Дубовочка Камышинского района Сталинградской области. В 1942 году участвовал в сооружении оборонительных рубежей под Сталинградом. На фронте — с 1943 года. Воевал в составе взвода противотанковых ружей, затем в должности командира отделения пулеметной тачанки (в звании младшего сержанта) 3-го гвардейского ордена Ленина, Краснознаменного кавалерийского корпуса.

Алексей Андреевич Лебедев

После демобилизации с 1950 по 1988 год работал на заводе Баррикады» в Сталинграде/Волгограде. Награжден орденом Отечественной войны I и II степени, медалями «За отвагу», «За боевые заслуги», «За оборону Сталинграда», «За взятие Кенигсберга» и другими. Его воспоминания опубликованы в книге «Несовершеннолетние солдаты Сталинграда» под редакцией А.А. Бравермана и на сайте «Я помню!». Читаем...

Родился я в Камышинском районе Сталинградской области, в селе Дубовочка, 20 км от Камышина в сторону Нижней Добринки, по Волге и в 5 км от Уракова бугра Степана Разина. Пещеры там очень большие, примерно на 6 км от Волги тянутся. Так мы туда ходили, хоть и страшновато было. Мы в том месте заготавливали все время корма – косили сено. Это наш участок был. По ту сторону бугра уже поселения немцев Поволжья, по речке граница была. У немцев были не колхозы, а совхозы: Дворянское, Лебяжье, Субботник, Галки. Жили они по своим законам. У нас поля рядом, одному МТС мы подчинялись — Камышинскому: им трактор дают новый, а нам старьё.

Родился я 1 апреля 1926 года. В семье у нас было пятеро детей, остались перед войной трое, двое умерли в 38 году братишка и сестренка — от скарлатины. Брату Николаю было 6 лет, через 40 дней заболела 10-ти летняя сестра. 6 дней минуло ее не стало. Через 40 дней слег я. Брат умер дома, не повезли его в больницу, а сестренку возили в больницу в Камышин. А когда я заболел, отец так сказал: «Тот дома умер, а эта в больнице, его никуда не повезем! Выживет — значит выживет, а нет, значит, такая судьба!» Я выживаю. Потом оказалось, что как раз после 12 лет эту болезнь проще перенести детям — иммунитет выше. Так что я остался.

В 39 году еще родился у нас мальчишка – назвали Николаем, как того, что умер. И вот нас было трое. В 41 году 17 апреля мы проводили старшего брата в армию. Прошло 2 месяца всего — война началась! Он тракторист хороший был. Его забрали подо Львов в автороту. И вот за два дня дают команду — машины поставить на колодки — на техосмотр. А тут началась война, машины сняли с колодок. Они едут — а куда не знают… Их перекидывали-перекидывали. Они доколесились, что в плен попали всем полком. Все 4 года он находился в плену. Он вернулся после войны, выжил.

Когда он в 1960-ом году умер, я его ездил хоронить. Мне только друзья, что с ним в плену были все рассказали... Он мог бы жить и не волноваться — он у хозяев там был, потому что он хороший тракторист. Но он 5 попыток бегства совершил, из плена. Но его все время ловили. Четыре раза его хозяин успевал из лагеря забрать обратно, а пятый — не успел. И врачи немецкие сделали такую операцию, которую только с животными делают! Я когда узнал об этом, я к немцам стал относиться… В 39 лет он ушел из жизни. До войны он был самый весельчак… После этого я с немцами запретил себе встречаться. Меня приглашали, когда немцы приезжали в Волгоград. Федотов Николай Степанович (председатель совета ветеранов) потом на меня обиделся за это, но потом понял, когда я ему рассказал.

Ну, а моя жизнь… Отец — организатор колхозов был в 1929 году. За что его и невзлюбили. Поэтому он даже с председателей ушел, стал заведовать кроличьей фермой. Колхоз только этими кроликами и выживал. Мне досталось работать с кроликами! У нас 25000 клеток было, а в сараях фактически 150 000 кроликов. В 1941 году, когда война началась, отцу сделали 2 операции, и его в армию не взяли. Только в октябре его забрали копать обводы - противотанковый ров, оборонительные рубежи. Он месяц побыл там, вернулся и ушел в ополченцы. В книге памяти написано, что его не стало в 43 году, но я этому не верю, его уже в 42-ом не было. Там написано: пропал без вести в мае 43. Это было в 42 году под Харьковом. Его видели, сельские наши, что он в плен там попал, а написали просто: пропал без вести.

Оба деда у меня участники русско-японской войны в Порт-Артуре. Правда, один — по матери, был в трубвзводе Порт-Артура, музыкант, а второй артиллеристом на электрическом утёсе, кавалер Георгиевского креста, старшина Лебедев Александр. Он рассказывал потом: «В 1904-ом году, японцы сами не поверили, что мы сдадимся, если бы часа 2 еще, мы бы ушли сами из Порт-Артура, а туда приехал князь Алексей, взял и подписал капитуляцию, сдачу Порт-Артура. Офицеры уехали все с подарками по домам, а солдат всех на 9 лет в плен в Японию». Он в Японии был до 14-го года, и когда Николай II вспомнил это пушечное мясо, то документ подписал: вернуть всех пленных на родину. Он думал ,что они вернуться и пойдут за него… А они пришли, и ни один не пошел с немцами за него воевать.

В 1942 году к председателю колхоза пришли разнарядка — в военкомат. Он мне повестку сует. А тогда призывался 25 год. Я поехал в Камышин. Ростом я был 1,60 м., даже поменьше. Военком и говорит: «А ты с какого года?» — «Мать говорит, с 26-го» — «А что ты приехал тогда?».

Военкомат на Октябрьской улице в Камышине, а рядом ЗАГС. Он мне и говорит: «Видишь вот тот дом — иди туда и принеси мне метрики». Ну, я пошел. Мне мать все время говорила, что 17 марта я родился, но они считали по-старому. Я прихожу, а она мне и говорит: «Не 17 марта, а 1 апреля 1926 года». Я прихожу, военкому показываю. А он мне говорит: «Вот как. Иди и подрасти маленько!» Я и уехал. Прихожу к председателю, отдаю его повестку.

Тут как раз 1-й Камышинский стройотряд. И он меня туда — на окопы. Наш участок был от какой-то станицы до Большой и Малой Ивановки — это первый обвод был – именно противотанковый ров. Это не окопы! Это сейчас бульдозером прошли и все. А тогда: лом, кирка, лопата! Ров этот 6 м шириной, одна стена — 3 м, а вторая отлогая, чтоб он туда заскочил, а обратно не вылез. Нам надо было копать 50 км, и я 4 месяца без замены, и никто — ни председатель колхоза, ни в исполкоме — ни строчки записи даже не сделали. Меня оттуда увезли уже в октябре, когда я хотел уже сбежать в кавалерийский корпус, он там неподалеку стоял. Я бы сбежал, но меня увезли оттуда с тяжелым воспалением легких в Камышин.

Мать возле меня сидела 15 дней, пока я не зашевелился. Тогда как раз впервые появился пенициллин и уколы меня спасли. Прошло потом время — я пошел учиться на тракториста. Меня в Лебяжье направили, там было наше МТС — все трактора на зиму сгоняли под Камышин, а весной обратно пригоняли. Как раз это была зима 43 года – мы там и учились, и ремонтировали. Недалеко аэродром был, самолеты… Мы один раз их спасли. Они ушли все на обед, а нас там много было пацанов – бегаем все время. Увидели, что не те люди туда пошли, а когда сказали в столовой – они все как кинулись и успели. Они уже магнитные мины подвесили под них.

Диверсантов тогда много было в Камышине. Там же узел железнодорожный, вокзал, а через овраг идет мост. Как до моста эшелон подходит, так сразу появляются немецкие самолеты и бомбят. То есть кто-то сообщал. Потом поймали одну женщину.

В 43 году меня призвали в кавалерию. Не далеко от моста были конюшни кавалерийские. Часть находилась на Пролетарской улице, там казармы наши были. Там я находился с 1 ноября по декабрь. А потом нас маршем отправили в Острогожск – там корпус недалеко был.

— В учебке в Камышине как вас обмундировали?

— Нас сразу обмундировали и через семь дней присягу приняли – на 7 ноября. Там пришлось с месяц-полтора попотеть здорово! Тогда приходили к нам не наши кони, а степняки с Монголии. Я, допустим, вырос на коне, да и большинство тоже, а ребята с города были, они и не видели лошадей. Стоит и не знает, с какой стороны подойти – она ни сбоку не подпустит, ни спереди, ни сзади.

— Как выглядело объезживание?

— Их прямо с вагона на полигон выпускают, а тут уже ловите! А от вокзала идет гора, мы их ловим, и на эту гору. Я на тех горах вырос, и в детстве мы выбирали самых злых всегда и катались все лето на острове и на Ураков бугор. Поэтому я спокойно в кавалерии служил. Лошадь надо любить, иначе будешь седло на себе таскать.

— Были ребята, которые не справлялись?

— Нет, их учили же. Да и в полках потом, получали коней обученных. Потому что коня туда не отправят, если он не строевой. Поэтому и запасных полков было много, которые готовили и солдат, и коней. Лошадей было почему много? Потому что в упряжках один человек, а три пары коней. У меня, например, взвод ПТР бол тоже на конной тяге. Но я никогда ПТР свой на подводе не возил, он был у меня всегда при себе - на лошади, к седлу приделан. Если что – я его сразу раз и готово, а подвода подождет ли тебя?

— Как вас кормили?

— В запасных полках была норма – 650г хлеба. Некоторые, конечно, не выдерживали. Ходили и попрошайки-солдаты. Особенно в Воронежской области, когда ехали, но мне хватало как-то. Я выдержанный. Это уже на фронте больше доставалось, привезут на 100, а осталось всего 50 человек.

За два года войны я в помещении ни минуты не был. Спали на земле и снегу. Повод за ногу привязал и спи, или на коне спишь. Иногда мы даже не успевали поесть: только нальешь в котелок, а тут сразу команда: «По коням!» вот сидишь на коне и ешь.

— Под Воронежем вы попали в 3-й Гвардейский кавалерийский корпус?

— Да. Воевать я начал, когда мы по Белоруссии шли. Это самый тяжелейший участок был, там же болота. До Минска мы по тылам немецким шли всем корпусом. Вышли когда к Минску, тут уже мы пошли с основным фронтом.

— В рейд сухой паек выдавали?

— Нет вроде, за нами все время кухня шла. А если нет, то у нас было в сумках НЗ: сахар, тушенка американская.

— ПТР у вас какое было Симонова или Дегтярева?

— Насчет Дегтярева могу сказать так, что если вдруг плохо прижал к плечу, то с первого выстрела плеча не будет. А Симонова — это совсем уже другое! Оно пятизарядное и его уже можно не так здорово прижимать. Патроны у меня всегда были только бронебойные, потому что трассирующие. Когда стреляю — я вижу куда пуля летит. Я только такие брал. У меня не было ни сухарей в сумке, ничего, а только патроны. Еще у меня карабин был, и сбоку клинок висит. Это все на мне.

— Клинок всегда с собой?

— Да, всегда. Смоленск, допустим, я не угодил туда, но после там как раз был. Так вот его брали в конном строю. Что и погубило много людей. Но все-таки Смоленск взяли. И эту дурость хотели сделать в Германии. Но командование наше сказало: «Под расстрел пойдем, но в конном строю брать не будем! Мы его возьмем в пешем!»

— Часто приходилось атаковать в конном строю?

— В основном конный строй это передвижение только. В атаках редко было. Основная задача это ввод кавалерии в прорыв. Иногда и прорывали оборону. Где вот самое тяжелое было положение – туда нас и бросали.

— Были при корпусе танковые полки?

— У нас все было. До Сталинградской битвы в нашей дивизии было 4 полка кавалерийских. Под Сталинградом оставили 3, а один расформировали и ввели танковый полк в дивизию. Артполк тоже был: 152 мм, 122 мм, 76 мм, а вот сорокопяток у нас почти не было. Миномёты были: 82 мм, 120 мм. Командир корпуса Осликовский имел право распоряжаться всеми.

— Расскажите о вашем первом бое?

— Многое уже стирается из памяти. Я даже и не понял тогда. Во-первых, в тылу в прорыве, а там идешь и не видишь никого, кругом леса и болота. Если дозорный проспит, то нас бывало, пересекала немецкая колонна. А когда глаза-то откроешь…нос к носу. Много было таких случаев.

У меня был 2-ой номер ПТР, я его не мог вообще оставить, чтоб он смотрел. В одном месте всю ночь в окопе сидели. Окоп для ПТР не простой, а круглый. Я всю ночь почти сидел, под утро поднял его, а сам лег. Он задремал, и как раз проверяющий пришел, и как заорет! Тот как вскочил – и выстрел сделал спросонья! Я тоже вскочил — благо я чуть не успел выше подняться, а то бы остался без головы. Потом я его не стал одного оставлять, особенно в «секретах», когда за 50 метров от траншей сидим одни, а впереди тебя только немец. Поэтому, может, и зрение сейчас плохое.

— Из ПТР по технике стреляли?

— Я по технике только и стрелял, по БТРам в основном.

— Памятки у вас были, куда стрелять тяжелому танку?

— На тяжелом танке мы только могли гусеницы перебить, чтоб вывести его из строя. А чтоб попасть в ствол - это очень трудно.

— Как вы крепили свое ПТР к седлу лошади?

— У нас спецремни были. Оно пристегивалось к седлу с одного боку – там просто. А седла у нас были казачьи, с драгунского можно упасть, а в казачьем сидишь как в кресле и спишь.

— Когда спишь, в такт с лошадью не попадаешь. Спину ей не набивали?

— Ко всему привыкали. Седло если долго не снимаешь с лошади, намертво прилипало. Приходилось часто отпускать подпруги и пускать туда воздух. Это, брат, наука — мы же выросли на конях и знаем.

— Во взводе сколько ПТР было?

— У нас три ружья на отделение было. У нас тройки были, и 12 человек в отделении. В пулеметном взводе было 9 тачанок.

— Тачанки как использовались?

— Очень сильно! Главное чтоб был хороший ездовый и пулеметчик. У нас одна тачанка прошла без единой замены лошади от Сталинграда и до Берлина. Ни одной такой не было больше.

— Какой необходимый уход за лошадью на марше?

— Уход за конем это ежеминутное. Первое это корм: всегда торба и ведро брезентовое с водой. Насыпаешь и надеваешь прямо на морду. Для чистки — скребок, щетка. К некоторым командир придет да платком белым протрет. А коня не будешь любить — значит будешь седло на себе таскать. Это заповедь! Переметные сумки всегда набиты патронами. Шинель к седлу привьючена, а в переметной сумке все кроме сухарей.

Я, например, конину и после войны никогда не ел. Когда ездил по командировкам в Челябинск, Таганрог, там ребята, на праздники особенно, колбасы из конины пожарят. Они едят, а я лучше пустой бульон попью. Друзей не едят!

— Поставками фуража кто занимался?

— Спецслужба была. Корм у нас обеспечивался: овес, ячмень, и тюки сена все время рядом. А особенно в Польше, крыши соломенные у местных за ночь улетали. Мы как встанем где - так полкрыши обязательно съедят за ночь.

— Ветеринарная служба была?

— При каждом эскадроне была, и полковая, и дивизионная была. У нас был начальник дивизионной ветслужбы, врач 1-ой категории полковник Сафронов, жил в нашем Краснооктябрьском р-не.

— Сколько за войну у вас сменилось лошадей?

— У меня три сменилось за войну. По ранению меняли, а поставляли в основном монгольских степняков.