«Праздник праздников и торжество торжеств» — так называется праздник Пасхи в богослужении Православной Церкви. И действительно, даже продолжительность этого праздника (он отмечается в течение сорока дней) свидетельствует о его значении для каждого верующего человека.
— Воскресенье, которое следует за первым днем Пасхи, Церковь посвящает памяти апостола Фомы, которому Воскресший Спаситель Христос является особым образом для того, чтобы убедить его в реальности Своего Воскресения, — рассказал infokam.su старший священник Никольского кафедрального собора протоиерей Алексий Кузнецов. — В обыденном сознании принято упрекать Фому за его недоверие к вести о Воскресении Христовом, которую жены мироносицы услышали от ангелов, а Мария Магдалина и апостолы Лука и Клеопа от самого Господа Иисуса Христа. В наш язык даже вошло насмешливое выражение «Фома неверующий», которым припечатывают излишне недоверчивого человека.
Однако неверие Фомы было душевным состоянием особого свойства. Из Евангелия следует, что это парадоксальное неверие происходило от радости! Фома, как, впрочем, и другие ученики, был настолько обрадован вестью о воскресении учителя, что страшно боялся, что впоследствии она окажется ложной и его ожидает обидное разочарование. Заявляя о своем неверии, но веруя, в действительности, в самой глубине своей души, Фома как бы подстраховывает себя от нежеланной ошибки.
— Отец Алексий, в народном календаре день воспоминания о Фоме называется «Красной горкой». Почему?
— В этом название чувствуется привкус древнего славянского язычества. Таких праздников с явным языческим прошлым в церковном календаре немало, ведь общечеловеческая культура неразрывна, а архетипы, сложившиеся в глубокой древности чрезвычайно устойчивы. Однако Древняя Церковь обладала такой крепкой и незамутненной верой, что совершенно не боялась назначать свои праздники на какие-то прочно вошедшие в генетическую память вчерашнего язычника даты. Ведь даже Рождество Христово было решено отмечать в дни, близкие к зимнему солнцестоянию, когда жившие в гармонии с природой язычники — от римлян до славян — отмечали поворот солнца на лето, умаление тьмы и неизбежное торжество света. Что ж, если в тропаре Рождества Христос называется «Солнцем Правды», то почему бы Его Рождество не праздновать в дни, когда являет свою живоначальную и непобедимую силу природное Солнце?
Безусловно, в народных святочных обрядах — всех этих гаданиях, гуляниях с ряжеными, колядовании с непременным вознаграждением каким-нибудь съестным припасом, чувствуется отзвук языческих сатурналий. Имеет эти признаки и Красная горка. Ну, скажем, детская забава катать крашеные яйца, обычай устраивать трапезу где-нибудь на уже прогретом солнцем пригорке и, конечно, свадьбы…
Словно бы соглашаясь с народным мнением о том, что окончательное пробуждение природы подает добрый пример человеку в продолжении рода, а весна — самое подходящее время для любви, Церковь благословляет на Фомино воскресенье впервые после долгого поста и Светлой седмицы венчание браков. И даже если Пасха бывала поздней и Красная горка выпадала на май, браки, заключенные в этот день считались самыми прочными и счастливыми.
— А откуда пошло название «родительский день»?
— На вторник следующей за Красной горкой седмицы Церковь назначает «родительский день» поминовение всех от века усопших православных христиан. Этот день и в церковном календаре называется «Радоницей», радостью молитвенного общения со всеми давно ушедшими членами своего рода. Если Красная горка — это своего рода генеалогическая перспектива, свадьбы, надежда на продолжение своей жизни в потомстве, то Радоница — это своеобразная ретроспектива, поминовение, воспроизведение в духовной памяти всех преждепочивших предков.
Вполне возможно, что специалист-этнограф отыщет и в православной Радонице языческий корни. Что ж, в этом обстоятельстве нет ничего умаляющего достоинство Православной Церкви. Ведь уверенность в возможности общения с усопшими вытекает из веры в жизнь вечную, веры в то, что человеческая душа неуничтожима физической смертью. А в том, что эта вера так же растворена в генетической памяти человечества, свидетельствует наличие культа предков в религиозной традиции любого народа.
— Есть прекрасный православный обычай — звонить в колокола на праздник Пасхи... На колокольню Никольского собора можно будет подняться и позвонить?
— Праздник Пасхи нескончаемым колокольным звоном вторгается в нашу повседневность — в «праздник праздников» на колокольню может подняться каждый. Для того, кто, выражаясь словами Иоанна Златоуста, «потрудился постяся» — это заслуженное завершение долгого семинедельного воздержания. Для знатока отечественной истории и культуры — это воспоминание о навсегда ушедшей старой Руси, где год был не простым промежутком временем от Рождества до Рождества, а Летом Господним, в котором каждый день был днем Священной истории, воспоминаем о евангельских событиях и подвигах святых.
Для хорошей хозяйки — это повод открыть старую тетрадь с бабушкиными еще рецептами и, пренебрегая всеми соблазнами магазинов и рынков, тряхнуть стариной и сотворить невообразимого аромата кулич и нежнейшую пасху с фисташками.
Ну а для большинства Пасха — это путешествие на кладбище, радостное «Христос Воскресе!» на могилках родных, рюмочка — другая за упокой души с непременной закуской крашеным яичком, встреча с родственниками, настолько дальними, что и встречаешься с ними раз в год на Пасху в родной оградке.
— Отец Алексий, скажите, когда же церковь настоятельно советует посещать могилы родных?
— Навещать родные могилки следует отнюдь не в первый день Пасхи, когда более уместно помолиться в храме. Традиция именно в этот день посещать кладбище сложилась в советское время, и было бы хорошо, если бы она со всем советским бытом, где все было наперекосяк, канула в небытие. На Пасху шли на кладбище толпами еще и для того, чтобы таким странным образом выразить свой протест. Получалась своеобразная антидемонстрация! Да и где в стране победившего материализма можно было увидеть крест? Только на кладбище!
Едва ли не тридцать лет назад пользовавшаяся бешеной популярностью у молодежи группа «Машина времени», как бы прорываясь через тяжелые наслоения позднесоветского застоя, возвещала: «Мы живем ,как будто вечность есть!».
Впрочем, и сама советская власть, словно разделяя мнение философа В.С. Соловьева о том, что человек стремится к бессмертию, так же как все живое стремится к разуму, против вечности не протестовала. Наоборот, она щедро возжигала «вечные огни» — в ином райцентре их было целых два, вывешивала к праздникам плакаты, уверявшие, что в стране советов никто не забыт и ничто не забыто — тоже какая — никакая вечность. А основатель советского государства совсем уж мистическим образом, провозглашался вечно живым.
Только вот «Машина времени» пела о какой-то другой, совсем не советской, не казенной вечности. Не мрачной вечности Мавзолея, охраняемой часовыми и сотнями холодильных установок, а вечности подлинно живой, которую другой исполнитель того же времени усматривал в золотом городе, вечно голубом небе и фантастических животных: огнегривом льве, золотом орле, и каком-то совсем уж удивительном тысячеоком звере.
Не к этой ли вечности тысячными толпами тянулся обыватель, который не из одного же протестного настроения упорно шел на Пасху на кладбище. И это несмотря на все успехи советской космонавтики… Хоть субботник, хоть воскресник, хоть дождь и снег, а на Пасху — на кладбище!
«Дух дышит, где хочет», — говорил Христос (Ин. 3,8). И этот Дух не удалось начисто вытравить идолопоклонникам «исторического материализма». Доказательством этого служит детское воспоминание о празднике Пасхи. Пасха всегда казалась радостнее других праздников. Во всех других, за исключением, разве что Нового Года, ребенок чувствовал какое-то логическое противоречие, какой-то парадокс, который в голове никак не укладывался.
Ну, хорошо, если годовщина революции или Первое мая или какой-то другой героический день, то зачем после громоподобной музыки, многолюдных шествий с неизбежным утомительным стоянием на перекрестках такое повальное пьянство? Смысл Воскресения Христова в пионерской голове, конечно, тоже не совсем укладывался. Но то, что это настоящий, загадочный, наполовину тайный праздник, ощущалось очень ясно. Когда приходили на переполненное кладбище, очень нравилось постоять на руинах разрушенной часовни, положить крашеное яичко на могилку, прокричать «Воистину воскрес!» на приветствие встретившегося родственника.
Очень нравились тоненькие голоски старушек – никаких священников в те годы на кладбище не было - певших, что-то непонятное, но необыкновенно красивое: «Яко исчезает дым, да исчезнут…». Особенно нравились слова: «Пасха кра-а-асная». Да и само кладбище, переполненное нарядными людьми, сверкающее свежевыкрашенными яркими оградками, пронзительно зеленой, только что вылезшей из земли «капусткой» представлялось юному пионеру каким-то уголком Царства Небесного, в которое ему очень хотелось поверить.
Христос воскрес! Его крестная смерть – расплата за совокупный человеческий грех, за каждый грех каждого из нас. А по сему - Его Воскресение открывает дорогу в Вечную жизнь всякому верующему человеку. И хотя мы, даже верующие, часто живем так, как будто никакой вечности нет, Воскресение Христово вторгается в нашу жизнь не одними куличами и крашеными яйцами. Уже сейчас, задолго до ожидаемой или не очень ожидаемой Вечности, Воскресение Христово воскрешает наши приземленные человеческие души. И если в Праздник Пасхи нас тянет на кладбище, если хочется протянуть крашеное яйцо знакомому и незнакомому человеку, примириться со всеми, поняв внезапно, что никаких врагов у тебя, в сущности, нет, значит, Христос умер и воскрес не напрасно! Тогда-то и открывается почувствовавшей радость воскрешения душе смысл одного из самых проникновенных пасхальных песнопений:
«Воскресения день! Просветимся торжеством,
Друг друга обымем,
Рцем: Братие!
И ненавидящим нас простим вся Воскресением.
И тако возопим:
Христос Воскресе из мертвых,
Смертию смерть поправ,
И сущим во гробех живот даровав!».
