На пустырях Камышина, по осыпям и балкам, прячась среди ромашек и на открытых местах, зацвел татарник. Кому-то это растение кажется колючим и противным, а кто-то приходит в восторг от его цветения.
В 1919 году мало нынче известный русский писатель Федор Крюков (1870–1920) опубликовал в ростовской газете «Донская речь» небольшой очерк. Крюков в русской литературе прославился тем, что живо и красочно описывал жизнь донского казачества. Вот и в очерке «Цветок-Татарник» автор писал...
...Рвутся снаряды в гумнах, левадах, над самой станицей. Маленький Панкратка в куче неунывающих семилетних охотников за осколками мчится к местам разрывов и роется в свежих воронках и выбоинах, собирает в подол разорванные стальные гостинцы и свинцовые карточки. Встревоженный слышится голос матери:
– Панкратка, иди, супостат, в окопчик.
– С-час, – неохотно отзывается издали детский голос, озабоченный и поглощенный спортивным увлечением. Визжат снаряды, замирает сердце в томительном ожидании разрыва...
– Панкратка, сибирна душа! Кому говорю? – опять взывает испуганно-сердитый голос.
– Зараз!
– Шкуру спущу! Вот она, хворостина-то...
– Не хочу я в окопчик... Панкратка хныкает, трет глаза кулачками, идет... – Не хочу я в окопчик, там лягухи сидят.
Рубашонка, накрахмаленная сладким арбузным соком и запудренная пылью родимой земли, похожа на кожаный фартук кузнеца. Ноги и руки как у арапа и голые колени глядят в широкие амбразуры штанишек. Все как всегда – буднично, точно и форменно... И как колючий, стойкий репей – татарник растет и закаляется в тревогах и невзгодах боевой жизни будущий защитник Дона – босоногий, оборванный Панкратка, предпочитающий сидению в погребке с лягушками пыль станичной улицы под грохот канонады. Есть неожиданная прелесть в этом сочетании неистребимой жизненной энергии и близкого веяния смерти.
Необоримым Цветком–Татарником мыслю я и родное свое Казачество, не приникшее к пыли и праху придорожному, в безжизненном просторе распятой родины...
